Любить можно только живое, конкретное, а, любя его действительно, нельзя примириться с уверенностью в его разрушении. Но если неизбежность смерти несовместима с истинной любовью, то бессмертие совершенно несовместимо с пустотой нашей жизни.
Религиозная вера и нравственный подвиг охраняют индивидуального человека и его любовь от поглощения материальною средой во время его жизни, но не дают еще ему торжества над смертью. Последнее слово остается не за нравственным подвигом, а за беспощадным законом органической жизни и смерти, и люди, отстаивавшие вечный идеал, умирают с человеческим достоинством, но с животным бессилием.
