6. У. 88. 
Гегель родился в 1770 г, умер в 1831 - пожил достаточно. Образование получил согласно тогдашним историческим условиям - классическое.
Первая крупная работа "Феноменология духа",  далее "Наука логики",  где разработана всеобщая диалектика, диалектический метод. Далее "Энциклопедия философских наук", и наконец, "Философия права", без знания которой научное представление о материалистическом понимании истории иметь невозможно. 
    После Гегеля осталось огромное количество работ, которые представляют собой конкретно-историческую разработку различных частей философии духа. Эти работы соединены из его набросков и записей его учеников и изданы.
Примерно 1/3 работ Гегеля мы имеем в переводе на русский язык, притом в очень плохом переводе по содержанию. 
Начнем с предварительного понятия философии Гегеля - самого трудного и иронического пункта. Так как собственно говоря предварительно понятия дать нельзя, но приходится давать, что бы иметь хоть какой отправной пункт. Но понятие не является исходным, непосредственным и т. д. - понятие есть результат, если исходным пунктом сделать все богатство явлений.
    Понятие как таковое, мы должны получить лишь в конце рассмотрения системы Гегеля, но поскольку для мышления нужна опора, приходится прибегать к тому, что бы давать предварительное понятие в основных его моментах - это оказывается удобным и доступным для рассудка. Но мы должны знать, что эти моменты понятия, в качестве неподвижных, не являются истинными моментами понятия, живыми и движущимися. И мы не должны требовать от предварительного понятия того что оно не может дать. К тому же трудность в том, что для того что бы дать предварительное понятие философии Гегеля - это значит дать понятие понятия, так как вся философия Гегеля и есть последовательное развитие понятия и ничего более. И по форме мы должны дать понятие и оно должно выступить как содержание.
    Трудность еще и в том, что наш век славен чем угодно, только не философской культурой. Понятие у всех на языке и под пером, но оно трактуется из предпосылок и позиций опытных наук. Но опыт останавливается на внешней противоположности сознания и предмета, откуда следует что будто бы мышление - пустая форма, нечто ничтожное и жалкое, а существующая реальность в виде чувственного многообразия вещей - это действительный мир.
    С т.зр. опыта понятие это, во-первых, то что имеет отношение к предмету, к бесконечному многообразному содержанию предмета. Во-вторых, это должно быть соединено с пустой субъективной формой мышления. А значит понятие любого предмета есть субъективная нашего мышления,  удерживающая существенные моменты в явлениях предмета. Но эта простота оказывается в высшей степени капризной.
    Во-первых, что в предмете существенное а что нет? На каком с основании одни определенности предмета объявляются существенными, а другие нет? Здесь всегда выступает т. зр. внешней целесообразности. То, что целесообразно для человеческого самовоспроизводства, эмпирической осведомленности и составляют внешнюю цель. Что при этом составляют эти свойства для природы самого предмета - никого не интересует. Но то что для нас может быть существенным - для природы самого предмета может быть совершенно несущественным. И на этом противоречии непозволительно вести способ практической жизни, как и теоретической.
    Если мы хотим стать на путь элементарного истинного самовоспроизводства, необходимо добиться того, что бы существенное для нас было прежде всего существенным для предмета - иначе существенность для нас, противоречащая существенности предмета никчемна и превратна.
    Отсюда следует, что понятие вообще не может быть исчерпано существенными моментами содержания предмета. Если даже мы набредаем инстинктивно на существенные моменты содержания предмета, то все равно остается открытым вопрос, какое количество этих моментов - признаков, свойств и т. д. и какова их форма - и это называют понятием...
    Резюмирую. Согласно ходячему предрассудку понятие есть абстрактное единство эмпирических случайных свойств которые выдаются за существенные. Так что же такое понятие?
    Когда мы относимся к чему то многообразному вне нас или в нас, мы прежде всего воспринимаем многообразное как многообразное и никакого понятия здесь нет, так как нет единства многообразного. Где же искать единство, в самом многообразном или его противоположности - сознании, мышлении? - Если единство в мышлении, то понятия тоже нет -  так как единство принадлежит мышлению, а многообразие внешнего мира как внешнее этому: многообразное и единство принадлежат разным мирам. 
    Остается последний вариант - единство и многообразие в субъективном. Но когда рассудок делает попытку свести многообразное к единству в мышлении, то вместо того что бы удержать единство многообразия и его единства в сфере мышления, получаем противоположное: единство достигается как абстрактное единство, а многообразное опять остается внешним для мышления.
    Резюмирую. В первом случае многообразное есть - нет единства, во втором: есть многообразное и есть единство, но многообразное принадлежит объективному миру, а единство - субъекту. И третий вариант: единство в мышлении, а многообразное вне мышления и бытия отношения к мышлению. В этих трех вариантах и мечется так называемая эмпирическая методология в поисках понятия.
    Для того что бы получить понятие необходимо простое - действительное единство многообразия и единства. Пока мы удерживали многообразие в объективном, а единство в субъективном, и барахтались во всех вариантах - расщепленность оставалась. На самом деле когда мы доберемся до простейшей формы понятия предмета мы должны ухватить многообразное, различенное и еще раскрыть в предмете его единство и связь этих моментов друг с другом. Если этого нет - нет и понятия. А потому нет и двух понятий: в предмете и М, а есть одно понятие. Это в самом кратком и абстрактном виде.
   Резюмирую. Для представления понятие есть единство противоположностей или противоположность единства - при том неотделимость этих моментов. Там где понятием фиксируется только различенность, только противоположность, многообразие - понятия нет. Где фиксируется только единства - тоже нет. Нет и там где фиксируется только внешняя связь.
   Значит понятие это имманентное единство, различающее себя, или имманентно различенное полагающее себя как единое. Насколько нам дано природно воспринимать все чувственно многообразное, нас только нам не присуще мыслить в понятиях - природа нас не доводит до мышления в понятиях. Природа доводит человека исключительно до формы представления, до рассудочного способа мышления - не более. Поэтому все мы благодаря природной предпосылке или предпосылке в природе - или в терминологии Спинозы - благодаря творящей природе как предпосылке, и наконец, благодаря исторической предпосылке, мы получаем только рассудочный способ мышления.
    Природно-историческое мышление совершенно неадекватно и неподходяще что бы заниматься предметом философии. Вот разгадка того, что рассудочное мышление так ненавидит философию:  для рассудочного способа никакого иного способа познания нет, как для слепого нет цветов, для глухого - звуков. Рассудок это абсолютная слепота по отношению к философскому содержанию. И неудивительно , что у нас, в Америке и в Африке объявив рассудочные способы познания философскими - пришли к гигантской деградации: наше время пошло вперед спиной от исторических достижений философии. И не стройте иллюзий, что отправляясь от опытной науки каждый способен знать, что есть философия - не занимайтесь духовным самоубийством. Все трактаты после 17 года претендующие на философию, ни по содержанию, ни по форме таковыми не являются: и все потому, что рассудочный способ мышления хочет овладеть содержанием и методом философии. - Этого введения достаточно, для того чтобы перейти уже непосредственно к материалу.
    Понятие, как я уже сказал, есть единство противоположностей. Высшая фирма единства противоположностей не только всего существующего, но и природы познания, а следовательно бытия и мышления являются противоположностью единичного и всеобщего.
    В сфере бытия могут быть противоположности конечного и бесконечного и т.п., в сфере же отношения мышления и бытия высшей формой противоположности является отношение единичного и всеобщего, так как ни природа, ни история общества, сколько бы они ни развивались - не достигают реальности всеобщего. Вся история природы и человеческого общества, включая и коммунистическую формацию, это всего лишь единичное и особенные без всеобщего.
   Сфера всеобщего это духовная деятельность, сфера мышления: здесь всеобщее обретает соответствующую себе реальность как всеобщую - и нигде больше всеобщее как всеобщее не существует. А раз речь идет об отношении бытия и мышления, природы и духа, субъективного и объективного, в конечном счете, если мы хотим иметь дело с понятом - то должны иметь дело с единством единичного и всеобщего. Где нет этого единства - нет и понятия. 
    Единство единичного и всеобщего можно высказать в качестве суждения: единичное есть всеобщее. Здесь налицо безразличие этих двух моментов: единичное есть единичное - гласит субъект, а в предикате - всеобщее есть всеобщее. Но суждение полагает их как то связанными, но как именно - остается неизвестным. Связь есть, например: человек - частица универсума или человек - высшая ступень и цель универсума. Но можно спросить - а почему не животное? - и эта ирония вытекает с необходимостью из неопределенности связи. 
    Со времен Аристотеля известна форма заключения, где вносится некоторая определенность связи: "есть"- становится чем то особенным. И оказывается, что что бы единичное было связано с всеобщим, требуется особенные в качестве момента связи. Это как раз то, что на языке представления в христианстве выражено как Бог отец, Бог сын и дух. То есть триединство христианского Бога и есть обычное заключение. Но это еще формальная логика, где каждый из трех моментов трактуется как А=А, и в то же время утверждается связь единичного, особенного и всеобщего которая является противоположностью тождества каждого момента себе.
    Ясно, что если каждый момент тождественен себе - то ни в какой связи он находиться не может - это атомистика Левкиппа и Демокрита. Если же отстаивается связь единичного, особенного и всеобщего - то приходится проститься с тем что каждый момент - А=А. На неразрешимости этого противоречия и останавливается рассудочная форма мышления. Здесь есть вся структура и элементы понятия, а понятия нет.
    Что бы достичь понятия, надо выйти за пределы этого способа. Надо что бы нарушилось абстрактное тождество каждого момента и отрицающего его единства: что бы единство и различенность приобрели определенность. А для этого надо что бы каждый момент был постигнут в нем самом как единство трех моментов. Значит если мы берем момент единичности, то недостаточно сказать, что дерево есть дерево и т. д., а нам в единичном надо постичь наличие особенного и всеобщего, пусть и подчинённых определенности единичного.
    Представители онтологии и гносеологии посматривают на Луну - уж такая она хорошая, как говорил Лермонтов - как блин со сметаной: единичное материальное существование, единственное в своем роде, как пишут грамматики английского и немецкого языков и потому требующее определенного артикля. А на самом деле это такое определенное, в котором имеется и особенное и всеобщее. Притом всеобщее, не просто принадлежащее предмету, причастное ему, а всеобщее,  реальность которого только и выступает в мышлении. Вот задачка для онтологии и гносеологии: неужто Луна причастна всеобщности нашего мышления?!
    И особенные не такое простое, как представляется на первый взгляд. Если взять действительное, реальное особенные, то оно в себе с необходимостью имеет моменты единичного и всеобщего, хотя и в определении и подчинении этого особенного. Всеобщность же уже по определению, по природе, содержит в себе особенное и единичное как моменты, иначе оно и не может быть всеобщим - содержать что-либо вне себя.
    Итак для рассудка мы получили то что уже знали неоплатоники: понятие содержит девять элементов структуры. Когда христианство философскую концепцию Прокла и Плотина переводила в религиозную форму, оно опустило девять, а оставило три. Но эта девятка вызвала гигантские формы идеологической борьбы, где каждая из сторон объявлялась неадекватно трактующей природу Бога, а это было то же, что сегодня неадекватно трактовать марксизм.
   Разумеется по линии теологии эта проблема не исчезала - по линии же обработки для рассудочного чувственного сознания моменты были сведены к трем и началась опять проблема соотношения этих трех моментов. Поэтому когда присматриваешься к истории средневековой теологии в целом, средневековых форм философии, то наблюдается противоположная тенденция - свести эти моменты к трем, и наоборот, выводящая эти три момента к девяти. И это было здоровое явление рассудочного способа мысли: по крайней мере здесь чувствовалось присутствие инстинкта, что тремя абстрактными моментами в неопределенном их отношении удовлетвориться нельзя. Но количественные определения внешни для природы любого предмета и потому здесь не имеют место не три, ни девять - здесь имеется одно конкретное в себе всеобщее - это и есть одно единственное понятие. - Понятие и есть живое единство всеобщности, особенности и единичности, где каждый из трех моментов содержит в себе два противоположных.
    Становится яснее природа диалектического метода: пока мы манипулировали исчислением - три или девять. - диалектический метод не мог выступить. Как только количественное различие было сведено к определенности единого понятия - на сцену выступил диалектический метод. Почему так - станет яснее дальше.
    Известно, что Ленин, мучаясь над "Наукой логики" Гегеля, резюмирует мысль Гегеля, что понятия должны быть настолько гибкими, что бы иметь возможность переходить друг в друга. А величайший столп рассудка Деборин в антипод этому нашел, что понятия не могут переходить друг в друга. И сталкиваю я не для того: что бы одного похоронить, а другого обелить - я сравниваю абсолютно разные способы мышления.
    Деборин, как представитель рассудочного способа мышления, держался абстрактно тождественного себе представления и думал что имеет дело с понятием. Я же доступно показал, что если мы понятие разрываем на три или девять моментов, то и получаем три или девять представлений. Но поскольку каждый из этих моментов оказывается тождественным себе - естественно он не может переходить в другой. То есть именно представление и есть настоящая адекватная форма выражения А=А. При этом не важно какой момент в представлении выражен - единичность, особенность или всеобщность.
     Суть представления в том, что любой момент представления удерживается в абстрактном тождестве с собой, и естественно, А=А не может стать другим. Но когда мы получили антипод представления в его элементах и структуре понятия - понятие вследствие того, что оно в себе есть противоречивое единство единичности, особенности и всеобщности - оно с необходимостью становится процессом, где момент единичности понятия с необходимостью развертывается в моменты особенности и всеобщности и наоборот. 
   Значит независимо, идет ли речь об одном единственном понятии как единстве мышления и бытия, или речь об особенных производных понятиях - все равно даже в особенных понятиях - элементы и структура и т. п., обязательно имеем единство единичности, особенности и всеобщности. Значит все особенные понятия это производные формы понятия и они содержат превращенную форму противоречия как единого всеобщего понятия. Вот почему даже особенные эмпирические понятия с необходимостью вынуждены переходить друг в друга.
    Выходит что Ленин был прав и правильно схватил в чем суть диалектического мышления, а Деборин так и умер ничего не зная кроме рассудка. Но это не помешало Ленину быть рядовым в области философии, как он писал о себе, а Деборин был первым советским академиком: то есть философское невежество прославлялось с первых шагов советской власти.
    Итак философия Гегеля и есть нечто иное как учение о едином понятии, ничего более она собой не представляет: это учение от начала до конца излагающее: какие особенные понятия существуют, как они связаны с единым понятием сводятся к нему, и вновь из единого понятия возникают. Больше в философии Гегеля ничего нет.
   А как же быть с идеей, абсолютной идеей? -  Да никак. У нас учение Гегеля трактуют по образцу догегелевской фил. А они все, начиная с Фалеса, начинали с того что указывали всеобщее первоначало всего сущего. Позднее присоединяется второй момент: наряду с первоначалом начали задумываться о способах познания этого сущего:  ощущение, созерцание, представление, интеллект, интеллектуальное созерцание, непосредственное знание, Я, и т. д., подвижные и неподвижные понятия, гибкие и изворотливые...
    Эта вторая фаза привела к тому, что одна дисциплина - как учение о начале всего сущего - выступила в двояком облике. С одной стороны определение первоначала сущего, а с другой способы его познания. То есть единая философская дисциплина распалась на учение о первоначале и учение о способах его познания. Это и привело к образованию онтологии и гносеологии - то на чем стоит современный воинствующий материализм.
   Но на этом исторически дело не остановилось. Как мы убедились на учениях Фихте и особенно Шеллинга, не только выступила проблема как у Канта: какова же единственная форма познания, а не как многообразие форм философии Нового Времени - у Фихте и Шеллинга появляется еще момент: каков должен быть способ начала познания, то есть какова субъективная деятельность, овладевающая началом всего сущего. Значит впервые ставится проблема связи содержания и метода. А это труднейшая из проблем, потому что она, при последовательном ее развитии привела к тому, что оставила как пройденный этап удвоенность философии на онтологию и гносеологию: на учение о первоначале всего сущего и учение о формах и способах познания. Значит требовалось в буквальном смысле единство всеобщего первоначала и субъективной деятельности по адекватному выражению первоначала всего сущего. Оказалось, что отделить эти два момента невозможно.
    Тут мы переходим к труднейшей проблеме: оказывается в философии нет различения на предмет и метод, и когда сегодня раздаются песенки о предмете философии и его методе, это обнаруживает полное я невежество в философии. Исторически философия уже давно покончила с этой раздвоенностью и результатом, в качестве голого факта надо
назвать работу Гегеля "Наука логики".
    Пока понятий было много, или вернее все представления выдавались за понятия - не было и не могло быть диалектического метода. Как только понятие оказалось одним единственным - исследование определенности этого понятия сразу выступило как диалектический метод.
    Забегая вперед - вывод: именно раскрытие единого понятия, раскрытие его определенности и вызвало познание и осознание диалектического метода. Причем понятие оказывается ничем иным как единством мышления и бытия. 
   Какие же понятия имеют все современные философы, если они не знают одного единственного понятия единства мышления и бытия? Это означает множество понятий без понятия, как человек без человеческого в нем. Поистине наш век решил оправдать афоризм древних греков: когда Бог хочет наказать человека он отнимает у него разум. Множество понятий и есть царство рассудка без разума. Неразумное, если угодно антиразумное философствование - таков наш век. 
Итак проблему я очертил: нам надо подняться до понятия, чтобы добраться до философии по содержанию и форме. Как же Гегель решает эту проблему?
   Люди, произносящие мнение, что философия есть обобщение опытных наук, поступают как сомнамбулы, так как не догадываются о содержании этого выражения. Обобщение эмпирического не выходит за пределы эмпирического опытного познания и не имеет отношения к философскому познанию: философских обобщений просто не бывает. И это прекрасно осознал Фихте, что сколько не занимайся опытным познанием, сколько ни рефлектируй над опытом в качестве обобщения - к философии не приблизишься. С другой стороны, он осознал, что интеллектуальное созерцание или созерцающий интеллект, как попытка выйти за пределы односторонности опосредствования опытного познания, тоже не ведет к философскому познанию. 
    Гегель пошел иным путем. Прежде всего он присмотрелся к опытному познанию. Не опыт, который поделывает биология, экономия и т. д. - а опыт в чистом виде: во всех эмпирических дисциплинах вместе взятых и ни в одной в отдельности. То есть это всеобщая рефлексия опытного познания. Исследуя это Гегель пришел к правильному выводу, что уже Кант правильно раскрыл ограниченность опыта: он обречен на познание одних лишь явлений. Именно это положение Канта у нас повторяется везде:  что опыт ограничен, согласно Канту, лишь явлениями. 
    Бессмысленность этого утверждения состоит в том, что если мы не знаем в себе явлений, то есть их сущности, то каким образом мы можем знать явления? - Не зная истинного в явлениях, мы видит ли знаем явления. Это как у диаматчиков великое множество понятий о всем и вся, а одного единственного понятия нет.
    И это дало толчек к размышлению и решению проблемы со стороны Гегеля. - Раз рассудок как способ мышления, как определенная историческая ступень развития мышления, ограничивается простейшими связями между явлениями, значит дело не в предмете, а в неудовлетворительности рассудочного способа познания. Если рассудок не идет дальше знания явлений, значит надо пойти дальше рассудка что бы знать явления в их истине.
    Я не буду рассматривать все формы познания, коснусь главного. В опыте главное это предмет, содержание, материал, а остальное второстепенное: сам материал мол выведет. И притом независимо, в онтологии ли заняты этим материалом или в гносеологии. Всё состоит в том что бы удерживать себя в определенности предмета и мышление нужно для того что бы брать готовую определенность из предмета: а некоторые желающие блеснуть философским образованием говорят не предмет, а объект. И оказывается что объект есть нечто готовое до и без мышления.
     Я не буду касаться этой пошлой т. зр. , напомню только одно: согласно философии Канта никакой объект не существует без высшего трансцендентального единства самосознания. Объект совсем не то что известно военным, что воспринимается чувственно и т. п. Почитайте работы современных эстетиков и искусствоведов: там искусство является уродливым отражением объективного мира. И зачем тогда искусство, уродовать такое прекрасное? -  да его уничтожить надо, что впрочем и делалось в известное время.
    Нетрудно догадаться, что восседая на этой предпосылке опытная наука обречена на дуализм мышления и бытия, сознания и предмета. Тут и выступает противоречивость опытной науки - рефлексия и говорит: когда мы имеем дело с предметом, то дело не в том что бы готовые определенности из предмета переводить в мышление. И действительно, нетрудно сообразить, что какая бы дисциплина ни выступала, сколько бы она ни уверяла что главное это предмет, материал - увы, без мышления они невозможны. Или в самом деле есть хоть одна такая наука? - единственно, если на это претендует марксистско-ленинская онтология которая может обходиться и обходится без мышления.
    Независимо, сознает или нет, самая жалкая эмпирическая дисциплина наличие мышления - но без какой то формы мышления эта наука не может существовать - в каждой есть предмет и сознание.
  Но если предмет поставляет мышлению определенность, то почему бы мышлению не давать определенность предмету? - тем более предмет всегда единичен: это налицо - чувственно воспринимаемый, пестрый и т. д. , - а в мышлении всегда всеобщность, а значит мышление должно определять этот предмет.
    Вот и столкновение двух форм на почве опыта. Когда используется первое положение: объект - готовая определенность, а мышление копирует и вечно приближается к его определенности - это то что прошло все исторические формы материализма и получило классическое завершение в современном диамате. Вторая это то, что прошло все исторические формы субъективного идеализма.
    Не было войн между материализмом и идеализмом исторически, они выдуманы академиками, а вот война между односторонним эмпиризмом, называющим себя материализмом и односторонним субъективным идеализмом - всегда была. И война эта вытекает из двух моментов опыта, которые столь же связаны сколь и различны. Это война за опыт: к какому из двух моментов его свести. Ни эмпиризму, ни субъективному идеализму не нравится, что опыт состоит из двух моментов - как было бы здорово если бы он был или без предмета или без мышления.
   Поэтому Беркли имеет такое же достоинство со своим комплексом ощущений, с коль и любой современный марксист - одна односторонность достойна другой. Что сказать: вещи есть комплекс ощущений, что сказать: ощущение есть комплекс вещей - чем одно лучше другого? Для нас поучительно последовать пословице  - работу погребения мертвецов предоставлять самим мертвецам, потому что эта война, этот закон, не является философией. Потому и борьба, что истинного в этом еще не выявилось для тех кто воюет. Как можно выявить что то, к примеру, из борьбы феодалов и крестьян, если не ясно, что прокладывает себе 'дорогу через эту потасовку или классическая потасовка между пролетариатом и буржуазией - что должно родиться в качестве наличного бытия эмпирически - никому еще не известно. - Мы имеем опытные гипотезы, но реальности нет, а потому простите: отсутствующее бытие определяет отсутствующее со знание, а это и называется утопиями:  светлым будущим, снами Веры Павловны и т. д.
Так же и в потасовке эмпиризма и субъективного идеализма не видно, что выступит на сцену нельзя заподозрить что одна сторона имеет привилегию как министерский указ.
    Прав эмпиризм или исторический материализм: мы предмет воспринимаем ощущениями, чувствами и т. д. Воспринимаете - отвечает субъективный идеализм - но тогда вы обречены не идти дальше ощущения. Раз предметы в  единичной определенности значит, говорит Беркли, предметы и есть комплекс ощущений и это страшно не нравится, а Беркли прав. И в этом отношении не решается вопрос, что определяет что: предмет как то определяет сознание, но и сознание своей всеобщей определенностью определяет содержание предмета -  здесь в буквальном смысле слова взаимодействие. Это присуще, к примеру, советскому образу жизни: общество наше определяет гражданское государство, а советское государство определяет гражданское общество. Так что же, истинны и государство и общество? Но когда предмет выступает в двух формах, то это классически называлось лицемерием, хамелеонством и т. п., а значит что то не то с самим способом отношения. Значит не родилось еще на свет божий то истинное, что и раскроет фикцию этой псевдообщественной терпящей государственную форму, и псевдогосудаственную терпящую псевдообщественную. Это по поводу материала для современной перестройки.
    Итак, в сфере конечного отношения моментов, их взаимодействия, невозможно решить, какой из этих моментов определяющий, поэтому не верьте что есть индивид, особенно в партийной сфере руководства, у которого государственная добродетель является определяющей: практика и опыт показали, что за этой формой добродетели стоят миллионы частного интереса.
    Пока мы топчемся на предпосылке опыт. познании вообще - отношения сознания и предмета - вопрос о том, что является определяющим, решен быть не может, а значит не может быть решен вопрос что является здесь материалистическим, а что идеалистическим.
    Нет более бессмысленных положений, что будто бы есть материалистическая физика или идеалистическая. 
Откройте философские трактаты выясняющие какова, теория относительности Энштейна материалистическая или идеалистическая? - это не сходит со злобы дня с момента ее появления. Или какова генетика - буржуазная или гуманистическая или проблема души и тела: "там же тело главное, а душа придаток!. - Но антропологическая форма является конечной формой существования, где тело определяет душу и наоборот.
    Единственный человек, имевший задатки мышления на русской почве и долго ехавший из Петербурга в Москву, давно до глубокомыслия революционных демократов пришел к мысли, что ни тот ни другой момент невозможно взять в качестве абсолютного: ни то что душа является определяющим, ни то что тело. И это выход за пределы антропологической формы философии.
    Весь антропологический материализм - почему я и не буду читать вам о Фейербахе - есть лишь субъект произвол и непонимание сути философской проблемы, когда один момент конечного объявляется всеобщим и определяющим. Дальше взаимодействия эта форма не может пойти, а значит здесь материализма или идеализма нет.
    Это я указываю на связь Чернышевского и компании с философией - то есть никакого отношения. И тут виноват не Чернышевский, если его вина и есть - учитывая смягчающее обстоятельство отсталости России по сравнений - с Германией - вина его в том, что он что угодно подвергал критике, кроме Фейербаха и эмпиризма вообще. То есть тут попахивает произвольно занятой позицией, где сфера конечного выдается за решение проблемы всеобщего.
    Философия должна принять во внимание и определенность предмета сознания и определенность самого сознания -  то есть философским занятием остается одно: рассмотреть самым строжайшим образом определенность предмета сознания и сознание и только из этого исследовать их отношение друг к другу.