6.XI.1987

    Прошлый раз мы рассмотрели момент мышления представленный опытной наукой. Мы получили, что опытная наука именно из-за своей формы познания явлений дальше особенности идти не может. И это особенное выступает исключительно как законы явлений - форма сознания представляет здесь бессознательное сознание.
    Мышление в опытной науке, мышление как рассудок имеет лишь один момент - абстрактное тождество, оно замыкается в абстрактном тождестве с собой. Рассудок уходит в дурную бесконечность многообразия понятий и эти понятия относятся друг к другу как абстрактные противоположности. Поэтому рассудочный способ мышления есть нагромождения уходящих в дурную бесконечность рассудочных понятий. То есть сам характер каждого рассудочного понятия вполне соответствует самому отношению между двумя рассудочными понятиями: абстрактное тождество рассудочного понятия оказывается абстрактной различенностью между рассудочными понятиями и наоборот.
    Исходным пунктом для рассудочного мышления выступают явления природы, общества и мышления. И от явлений приходим к раскрытию особенных связей, но поскольку особенное это уже отрицание единичного, то особенная связь есть уже простейшая форма внутреннего в явлении и эта связь как закон, в соответствии с рассудочным мышлением, трактуется как А=А, как абстрактно тождественное себе самому. Отсюда  и формулировки, что закон есть спокойное отражение и так далее - что так любил Владимир Ильич. Это типичное определение закона рассудочного познания по содержанию.
    Не важен и исходный момент - явление - оно для рассудка тождественно себе и между ними абстрактная различенность. А отсюда и третий момент: рассудок добравшись до закона двух явлений или нескольких, не может сказать, каким образом закон этот
оказывается законом этих явлений, так как абстрактная тождественная себе связь явлений да абстракция тождественная при абстрактной различенности самих явлений ничего не указывают на конкретное отношение законов и явлений. Поэтому явления никак не обнаруживают и не разлагают себя в закон, а закон не реализует себя в явлениях, в их содержании. Поэтому рассудочное мышление явления подводит под закон. И считается верхом научного познания, если удалось явления подвести под эти абстрактные законы непосредственно или опосредовано через другие явления и законы.
    Опытная наука не идет в познании существенной связи явлений дальше тождественному себе покоя, который является неизменным. А отсюда и вывод диамата, что закон изменяться не может - то есть это апология закона опытной науки. Но поскольку момент внутренней связи между явлением как единичным и между законом как особенным не выявлен, сама опытная наука становится мистической.
    Как ни странно, первой формой выводящей за пределы ограниченности содержания и формы опытной науки, является искусство. Поэтому Гомер выше чем вся наука. Пока человек занят своей природной определенностью он находится в сфере природной необходимости, в сфере нужды, как говорил Демокрит. А формально материалистическая логика и есть выражение рассудка действующего в опытном познании, но выражение непосредственное при абсолютно некритичном отношении к себе.
    Форма мышления никогда здесь не выступает предметом разумного мышления. А если рефлексия и выступает, то имеем лишь расслоение на мышление постигающее предмет и рассудок как предмет этого познания. Метанауки и есть первый шаг рефлексии, но по сути здесь с необходимостью должна выступить дурная бесконечность мета-, так как никогда не раскрывается единство содержания и формы мысли. И останавливаются на первом мета-, потому что рассудка недостаточно, что бы быть последовательным даже в сфере рассудка.
     Искусство в качестве способа созерцания имеет дело с не с рассудочными конечностями. И хотя напрашивается вывод, что поскольку оно созерцание, то содержанием могут быть только чувственные явления, но созерцание в искусстве не тождественно чувственному созерцанию. Чувственное созерцание предшествует рассудочному мышлению и занято предметом во всем его блеске. Но эта полнота чувственной определенности при полном отсутствии единства между ними. Это такая форма в овладении содержанием, когда господствует абсолютная различенность чувственных определенностей при абсолютном отсутствии единства.
    Но в искусстве имеет место не чувственное созерцание или точнее созерцание в искусстве не сводится к чувственности - в общем виде его следует назвать разумным созерцанием, созерцающим разумом. Это определение формы и содержания выступило как реакция на опытную науку - достаточно здесь сослаться на философию Якоби. Была осознана разорванная противоречивость рассудочного познания на явления и закон, и выступило требование постигать предмет в его сущности, с одной стороны, и всех явлений сразу, с другой. То есть требовалось раскрытие единства сущности и явления.
    Созерцающий разум должен иметь дело с таким предметом, явление которого сразу обнаруживало бы сущность предмета, а сущность выступала в этом созерцающем разуме как сущность вот этих явлений - то есть необходимо единство явления и сущности. В связи с этим почитайте "Эстетические статьи" Шиллера. Созерцание как способ искусства является чувственным в одном лишь моменте, а вторым моментом имеет разумное.
    Современная эстетика добирается лишь до положения, что должна быть какая то гармония частей и целого, но это и есть вульгарное выражение внутренней связи явления и сущности, чувственного и разумного как способа созерцания в искусстве. Но созерцание как способ искусства не сводится к гармонии частей и целого, так как это отношение в пределах явления - почему я и назвал это выражение вульгарным. А искусство имеет своим содержанием не явление и закон, а единство явления и закона.
    В разумном созерцании всеобщее является определяющим чувственный момент. Отсюда ясно, что представляет собой тот суррогат, где сначала выставляется абстракция формы и она соединяется внешним образом с чувственной единичностью. То есть псевдоискусство исходит из готовых мыслей, представлений извне, а затем нанизывает на них чувственную определенность. Такие формы искусства ничего не представляют ни уму ни сердцу. - Разума без сердца нет, а рассудок или абсолютизирует сердце и отказывается от разума или абсолютизирует рассудок и этим истребляет сердце. Вот вам и характер средневековья, который выступает еще время от времени и в современности, тем более кто не знает этого барахтанья в развитии индивида, которое еще подогревается извне.
    Искусство представляет собой иронию по отношению к рассудочному мышлению в моменте чувственного: кто ж не видит что это пейзаж, но при этом пропадает второй момент - разумное. И оно с необходимостью пропадает, так как отношение чувственного и разумного, единичного и всеобщего в искусстве таково, что его следует определить как непосредственное. Это разумное единство потому, что нет распада на единичное чувственное и абстрактное всеобщее, как в опытной науке. А единство таково, что само чувственное выступает как разумное, а разумное как чувственное. - Отделите в искусстве разумное и чувственного и от искусства и от искусства ничего не останется.
    Разумность в искусстве налицо, но она непосредственна и в этом ее ограниченность. Отсюда много что следует. Остановлюсь на том, что непосредственность единства приводит к тому, что величайшие шедевры искусства истинные по форме и содержанию не существуют для себя. - Непосредственность связи чувственного и разумного исключает рефлексию в пределах самого единства: рефлексия в искусстве всегда приходит извне. Поэтому произведения искусства, как единство единичного и особенного, как форма истины, требует, что бы существовало еще внешнее самосознание и сами они существуют как внешний предмет.
    Эта внешность и делает возможным отношение к нему рассудка - он даже может уничтожить эту форму истины. - У нас много было истреблено с 1917 года - это был настоящий вандализм. Мыслящий пролетариат Чернышевского и Писарева овладевал произведениями искусства уничтожая их на том основании, что требуется новое искусство. Но абстрактное отрицание исторического с необходимостью возвращает в прошедшие фазы исторического.
    При всей обманчивой доступности искусства требуется высокая ступень самосознания, что бы постичь внутреннее единство искусства. -  Для народа может существовать только то искусство, которое является искусством самого народа. Иное искусство -  выходящее за пределы непосредственной субстанциональности народа, его жизни - для народа потусторонне. Отсюда и вся коллизия во всех исторических формациях общества: искусство народа не удовлетворяло лучших представителей народа, и лучшие представители никогда не могли быть доступны народу - отсюда и вандализм. То есть народом чаще уничтожается наилучшее, что создается субстанцией народа.
    Что бы разумно относиться к произведениям искусства, разума - должны стать разумными и сами общественные отношения. Неразумные общественные отношения и обуславливают вандализм. То есть если общественное бытие определяет сознание, то это  не только положительное - это истматчики твердят, что это так здорово и великая истина. Но общественное бытие может быть и истинным явлением. - Дело не в индивидах, не в носителях: персоны которые осуществляли эту линию, представляли персонифицированными представителями мистифицированного, превращенного, иррационального общественного бытия.
      И вам следует осмыслить отношение к искусству на разных исторических ступенях. - Здесь не надо путать, как это делал Дынник, на отношение к искусству Платона и у нас. Дыннику казалось, что был варваром Платон, изгонявший поэтов из государства, а он нашел им место в государстве. Тем более что был он значительной фигурой, колоритной, самодовольной, тождественной себе. А суть состояла в том, что все поэты во времена Платона стояли на точке зрения многобожия и дальше мифологической формы религии не шли. Это как раз то, что в московском университете любят рассматривать как предпосылки философии. - Почитайте замечательного советского диалектика Богомолова...
    Но фикция многообразия начал более всего вредна и теоретически и практически - здесь каждый бог сам по себе. То что не существует самостоятельно, так как их много, выдается за самостоятельное, а то что существует только через отношение - выставляется существующим благодаря себе. Практически то же ясно - направление деятельности в русло видимости самостоятельного существования многообразия и есть нравственное самоуничтожение.
    У нас этот способ то же известен и продолжает существовать в лице носителей культа личности. Поэтому отнеситесь внимательно к этим столпам нашей философской мысли, потому что это не столпы, а фонарные столбы на которых...(смех аудитории (vispir)).    Дынник и является пропагандистом вульгарных исторических форм эмпиризма - рассудок Дынника против разума Платона...
   В Просвещение в Европе и на Руси разум был у всех на языке, а на деле это был рассудок. А поскольку есть иное, значит оно неразумно и подлежит уничтожению. - Такое просвещение и сейчас еще выступает в лице носителей рассудочного мышления. Я очень много по собственной своей жизни мог бы рассказать шедевров на этот счет если бы моя индивидуальность имела бы какое то значение...
    Итак, непосредственное единство чувственного и разумного, единичного и всеобщего, хоть и делает искусство способом выше эмпирической науки, но не является удовлетворительным, так как это единство всегда выступает в форме образа. И не в форме собаки, как ядовито заметил Лифшиц, и не в образе природы. - О чем у нас шла дискуссия природников и общественников в искусстве по поводу природы эстетического.
    Наивно полагать, что содержание искусства должно выступать или природное - как у Шишкина или Куинджи, или общественное - на пример, "Не ждали"... Но на самом деле содержанием выступает разумное в чувственной форме. - С формы искусства человек впервые и начинается как человек, как человеческий дух. Поэтому все эмпирические науки имеют теоретическое и практическое значение в самовоспроизводстве животной стороны человека и лишь как предпосылки духовной жизни. Поэтому можно быть великим астрономом и животным по сознанию - их превращенная форма разума никогда не существует для них как разум. Поэтому учения находящиеся только в пределах эмпирической науки, это пародия на человека.
    Нравственность лежит по ту сторону рассудочного сознания представителей опытной науки как по содержанию предмета так и по способу мышления. А если происходит абсолютизация эмпирической науки, то она превращается в антигуманную. Поэтому достижения этих наук применяются как на пользу человека, так и во вред. - Некоторые каются, даже умирают, а третьи каются и делают - делают дальше и опять каются. Это и есть эмбрион нравственности представителей опытной науки, поэтому насколько практически пользы опытной науки - настолько они и безнравственны.
    В последнее время у нас появилось целая серия публикаций на эту тему, но все они не могут свести концы с концами. - Я касаюсь этого что бы вам не казалось, что мы занимаемся чем то исторически минувшим, схоластическим. Мы занимаемся явлениями, но в истинном моменте природы эмпирического.
    Ближайшей формой за пределами искусства, как первоначальной стадии духа как человеческого, является религия. - Это звучит кощунственно и прямо таки ревизией марксизма. И если кредо современного марксизма во фразе "религия - опиум для народа" принадлежит Марксу, тогда действительно выходит, что я ревизионист Маркса. - Но у Маркса - "Религия есть опиум народа". То есть это не опиум поставляемый для народа кем-то, а опиум который созидается народом для себя и при этом народ не знает что это опиум. Знание этого принадлежит здесь рефлексии Маркса. Ну а народ то думает что если погружаться в теоретическое и практическое отношения в единичные вожделения, то это и есть опиум. Делая парафраз следует сказать, что опытная наука как раз и является настоящим опиумом для народа, так как сам народ пребывая в духовной субстанции, с необходимостью выходит в способ существования искусства и религии, а не удовлетворяется окрошкой опытной науки. Поэтому следует сказать о попах, которые, якобы, изобрели религию для народа: те которые так говорят сами являются сами являются попами по существу изобретающими религию.
      Религии были не придуманы - они необходимые способы исторической духовной жизни народа. А отношение к религии возникшее, к примеру, у французских материалистов - то есть эмпириков - сохраняется у нас по сей день. И если религия это запланированный обман и единственно что развивалось по плану в истории это религия - вот где работают планы: от собора к собору... Но рассмотрим религию в истории общества.
    Когда выступают онтологи они ищут в природе фундаментальное, когда истматчики - коммунизм единственная истина. - Какая неразумная форма противоречия. - Если истина в природе, тогда человек и общество порча природы. Ну а если истина коммунистическая формация, то остальные были просто изобретены? - Почему бы не дать человечеству школу через рабство, людоедство и т.д.
    Хорошо, народы сейчас могут выбирать свой путь сами, а раньше им, как видите, навязывали. Ну а раз все формации были ошибочны, то коммунистическая формация должна упасть с неба? Но коммунистическая формация без истории общественных формаций и есть ничто иное как первобытно-общинная формация.
    Выбросим историю религии и получим вместо атеизма фетишизм, так как атеизм здесь имеет своим доказательством эмпирические науки, а всеобщее для него неизвестно. Научный атеизм в нашей стране это подготовка иррационально верующих фетишистов как поклонников конечному. И это необходимый результат рассудочного мышления и его отношения к конечным предметам.
    Религия была действительно исторической формой развития человека. Но историческая форма это в то же время и не похвала, а превратное, что должно быть снято. Религия есть лишь форма становления истины. И если опытная наука имеет дело с явлениями истины, то искусство и религия имеют дело уже с формами истины.
    Религия своим моментом имеет исключительно представление, в отличии от чувственного образа. Представление есть расширение чувственного образа искусства до всеобщности и теперь мы уже не связаны со всеобщим только чувственной определенностью как в искусстве. - В религии мы впервые имеем дело с самим всеобщим.
    Представление, как мы выяснили, находится в отрицательном отношении к чувственному - иначе оно не получит определение всеобщности. Но выход за пределы чувственного образа и есть отрицательное отношение к нему. С другой стороны представление есть простейшее непосредственное отрицание чувственной стороны всеобщего в искусстве, а значит происходит противопоставление этому чувственному моменту. Значит к чему приходит представление как религиозный способ сначала, так это отрицание и отрицательное как внешнее отношение к чувственному образу. Представление имеет характер внешнего отношения к чувственному как неистинному. Заняв отрицательное отношение к чувственному моменту искусства, который и является ограничивающим искусство, религия, с другой стороны, не может обойтись без чувственного как содержания. То есть для определения всеобщего представление с необходимостью обращается вновь к чувственному.
    То что нас подкупает в искусстве, как непосредственное единство чувственного и разумного, единичного и всеобщего, в представлении распалось и кажется что этим оно пало ниже искусства. Но это расщепление и есть основное в религиозном способе, где ни один момент не может обойтись без другого, но исключительно во внешнем отношении. Поэтому религиозное представление, стараясь определить свое всеобщее, определяет его чувственными определениями извне. Но что бы настоять на том, что это уже не сфера искусства, а религии, оно вынуждено показывать полную противоположность чувственных определений самому всеобщему. Отсюда песенки что Бог таков, что ему необходимы все чувственные определения и  все же, с другой стороны, он абсолютно неисчерпаем в них.
    Рассудок и считает что в религии, по сравнению с искусством, произошло грехопадение - как, скажем, после первобытно-общинной формации воцарилась частная собственность. - Как видите абстрактное всеобщее устраивает рассудок. - Возьмите Белинского, Герцена, Чернышевского: для них первобытная община была эмбрионом коммуны. То есть неопосредствованное лишенное отношений в себе абстрактная всеобщность выдается за истинное отношение.
    Уход от абстрактной всеобщности к ее определению это не грехопадение, а более высокий способ существования истины. Ограниченное в которое переходит абстрактно всеобщее является более высоким способом и это знал уже Платон, рассматривая апейрон он говорит, что конечное более истинно чем бесконечное. И речь идет не о явлениях, а о том что предел выше бесконечного, что мера более истинна чем безмерие.
    Абсолютизация истины есть лишь первоначальная форма истины - непосредственность искусства и разложилась как неудовлетворительное  в религию. И чем больше в религии осуществляется конкретизация противоположностей чувственного и разумного, единичного и всеобщего, явления и сущности - тем ближе мы к тому что бы выступило уже конкретное единство моментов. Значит религиозный способ мышления есть канун философского познания. Для этого требуется что бы единство чувственного и разумного, явления и сущности, конечного и бесконечного, выступило как определенное в нем самом. При чем определенность должна быть таковой, что бы не впасть в противоположность моментов религиозного способа представления или непосредственное единство противоположностей способа искусства. Это должно быть единство опосредствованной различенности противоположных моментов и противоположность в своем единстве - именно этим способом мышления и выступает философия.
    Такое определение мышления, которое в себе является особенным, и такое особенное определение мышления, которое в себе является всеобщим - но это и есть форма разума. Разумная форма и есть единственно адекватной для существования и развития истины, так как истина не является ни единичностью ,ни всеобщностью, ни конечностью только, ни бесконечностью - истина есть конкретное единство противоположностей. Философия занята теми же явлениями что и опытная наука, искусство и религия, но разность заключается в способе их формы, в которой выступает содержание.
    Только в разумной форме явления раскрываются своей всеобщей истинной природой. Поэтому в философии мы имеем дело не с явлениями истинного - как в опытной науке, не особенные формы истины - как в искусстве и религии, а знание истины. Поэтому философский предмет не может предшествовать философскому способу познания - без философии нет философского предмета как философского.
    В природе, обществе, опытной науке, искусстве и религии мы имеем различные формации и ступени - мы имеем этот предмет, но есть истина, есть есть в себе или в наличном бытии, ее собственном бытии как всеобщем. Истина и выступает только в философии, а все остальное  генезис и превращенные формы истины. Значит подтвердилось наше предположение, что истинное познание начинается с философии и что вся философия есть развитие отношения бытия и мышления и сама история философии должна обнаружить то же. Тем самым мы подошли к раскрытию исторического и логического в философии.