Многие в наши дни, кажется, из всех сил стараются подыскать для властвующей в современном мире техники и тождественной с нею науки такое представление об истории, чтобы мировое состояние, определяемое той самой техникой, вошло в него и тем самым было уловлено некоторой вразумительностью. Однако даже если и преуспеть в том, современная техника и приписанная к ней наука все равно останутся непознанными в своем существе. Впрочем, все было бы иначе, если бы сущность современной техники сама собою изъявляла и заранее отпечатляла тот облик судьбы, неотделимо принадлежа которому все поступало бы вовнутрь сужденного ему.
    Чтобы разведать подобные возможности, нам прежде всего следовало бы научиться мыслить по самой сущности его уже все то, что, «собственно», уже свершилось, и сохранять все такое в нашем памятующем мышлении.
     Советский премьер-министр заявил в начале января этого года о русской космической ракете: мы первые в мире, кто проложил путь по небу от Земли до Луны. По этому поводу одна из больших западногерманских газет заметила в первой же фразе своей передовой: «Никто не в состоянии опровергнуть хвастливые слова Никиты Хрущева о том, что Советскому Союзу первому удалось проложить путь по небу от Земли к Луне».
     Автор передовицы прав, когда говорит, что «опровергнуть» такие слова «не способен никто». Однако при чем тут опровержение? Для начала мы обязаны продумать заявление Никиты Хрущева, имея в виду то положение вещей, о котором не думает он сам: таких «Земли» и «Неба» не бывает в смысле творчески-поэтического жительствования человека на этой земле. Ракетой достигается лишь одно — техническое осуществление того самого, что в течение трех столетий со все большей решительностью и исключительностью составлялось в качестве природы, такой-то природы, и что теперь поставляется как всемирный, межзвездный постав. Траектория ракеты предает забвению «Небо и Землю». То, между чем она движется, — и не то, и не другое. И передовица должна была бы начинаться так: лишь немногие, — а те лишены власти, — были бы в наши дни в состоянии и не возражали бы против того, чтобы мыслить, а, мысля, постигать то, что с этим изменением мира не «начинается новая эпоха», а напротив, эпоха уже существующая загоняется в самый крайний угол своего завершения.
    Сегодня настоящее мышление, — оно выведывает правёдение бытия — проживает исключительно в «резервациях» (быть может, оттого, что по своему истоку оно столь же старо, как стары на свой лад индейцы). Осмысляющее мышление уже не способно непосредственно подниматься и восходить рядом с исчисляющим мышлением, а то действенно благодаря своим успехам и своей полезности, — оно околдовывает дух времени, благодаря этому утверждаясь в своей «истине». И тем настоятельнее нуждается оно в том, чтобы тут и там все же высевались в почву малые зерна, пусть большая часть их и падает на плотно утрамбованные трассы технических представлений о вещах и раздавливается на них.
    Осмысляющее мышление должно оставаться в пределах бездейственного, и притом без видимого оттенка мнимого трагизма. Куда, вовнутрь чего обращается такое мышление своим словом, то от него скрыто. И тем не менее оно не должно миновать дарованной ему благостыни, — если когда, пусть и очень редко, ему и удастся вымолвить свое слово, то слово это таково, словно ничего и не сказано. Осмысляющее мышление светит сквозь существенные сферы нашего опыта так, как утренняя заря, — ее бережет Ночь, дабы наступал День, и все так, как будто ничего в том особенного и нет.
    Однако теперь хотят управлять всем, и не хотят уже чуять и след следа, то есть следовать указанию, — оно сделалось ныне и вовсе неприметным, — дабы, узрев его, слышать. —
    Слушать значит давать выходить вперед утаивающемуся про-говариванию: оно несказанному от-рекается сказываемым. -

    Поспешность и внезапность:
    Первая — дело наших рук.
    Вторая ошеломляет нас.
    Первая бывает при счете
    Вторая грядет из небывалого.
    Первая действует по плану.
    Вторая навещает пребывающее. —

    Есть возможность, что достигающее завершенности господство сущности современной техники (то есть постава) станет поводом к просветлению его собственной истины (то есть разражающегося события), так что истина бытия и выйдет тут на волю. Такое начало явилось бы в самом конце. Поскольку же пока оно утаивается, мы не правомочны считаться с концом лишь как с непременным прекращением.
    Однако упомянутой возможности мы можем соответствовать лишь одним-единственным способом — разгородив путь умозрительно-осмысляющему мышлению посреди всех поспешностей социологии, психологии и логистики.
    Самое низкое — унижающее само себя — расположение духа — это ненависть: несвобода в ее совершенстве, раздувающаяся до надменности пустота.
    Не позабыть бы до времени слова Ницше (XIII, 75), относящиеся к 1886 году: «Опровержение Бога — опровергнут, собственно, лишь моральный Бог»
    Осмысляющему мышлению тем самым сказано: если Бог мыслится как ценность, пусть даже и наивысшая, это не Бог. Итак, Бог не мёртв. Ибо жива Божественность его. И она мышлению даже ближе, чем вере, если только верно, что Божество, бытийствуя, воспринимает свой исток от истины бытия, а бытие как внезапно разражающееся начало «есть» нечто иное, нежели основание и причина сущего.
    Распутье:
    Язык на своем бегу вовнутрь информации, язык на своем пути к глаголу разражающегося события.