|
К
переписке Хайдеггера с Ясперсом
(роман века)
Тому,
кто вчитался в эту внешне сухую
переписку, такое название приходит
само собой. Полный ранний разрыв в
направлении усилий между двумя умами,
которые знали цену друг другу и
справедливо не видели равных себе в
современном мире, и это заставляет
думать о том, какая мудрость в конце
концов решает в человеческих делах,
когда света разума оказывается мало.
От ранней рецензии на ясперсовскую
УПсихологию мировоззренийФ и до
конца Хайдеггер был мало прочитан и
совсем не понят ясперсом, но
ежегодные вплоть до 1933 г. тесные
встречи в Гейдельберге и постоянная
мысль о несохраненном друге оставили
в нем такой след, что можно спросить,
не был ли ясперс несмотря на свое
старшинство ранним и тайным учеником
Хайдеггера. От такой же рецензии до
неприятия ясперсов-ской УИдеи
университетаФ, до явного спора с
ясперсом в УВопросе о техникеФ
Хайдеггер имеет только неприятие для
чужой ему универсалистской и
морализирующей мысли Ч но ей отдает
себя на суд и на осуждение после
войны, когда ясперс по сути дела
отказывает другу в праве на
преподавание. В конце как и в начале.
12
мая 1950 г. ясперсу, по старости,
болезни, социальной и политической
вовлеченности имеющему уже очень
мало степеней свободы, Хайдеггер еще
раз предлагает начать все сначала,
переписать свою философию, взглянуть
на мир невооруженным зрением.
УДорогой ясперс, не следует ли Вам
попытаться представить внутреннюю
систематику Вашей философии в чистом
виде исходя исключительно из
основополагающего опыта
коммуникации. Боюсь, что суть дела у
Вас еще слишком прикрыта
традиционным схематизмом
представлений и различений.
Ёйдетически это тот самый вопрос,
который 30 лет назад я поставил перед
Вашей Психологией мировоззрений, но
в аспекте материала и позиций теперь
все иначе. Возможно, впрочем, то, чего
мне хотелось бы, Вами уже исполненоФ
Ч Но нет, ничего подобного ясперс не
сделал ни 30 лет назад, ни теперь. Он
тут же 15.5.1950 г. пишет и, как нередко у
него бывало, не отсылает длинный
ответ: У... Представление моей
философии из этого
основополагающего опыта было бы
равносильно систематике как
УсочинениюФ, а мне это совершенно
чуждо... Прикрытость Утрадиционным
схематизмом представлений и
различенийФ была бы мне, естественно,
противна, если бы она скрывала суть
дела. я пытаюсь думать только ближе к
началам, без всякой оригинальности,
надеюсь двигаться в пространстве
вечной философии (philisophia perennis), чтобы
исходя из нее посильно прояснить
себе реальности и обрести средства
коммуникации... Пока я говорю па
старом языке философии, все, мне
кажется, проясняется. Конечно, Ваш
вопрос, наверное, уместен в случаях,
когда я, возможно, от усталости
вместо того, чтобы думать, скажем,
оперирую оборотами речи...Ф Вместо
длинного письма на следующий день
было отослано Хайдеггеру другое,
совсем корот кое, где речь шла только
об университетских делах. Никто не
задел ясперса в XX веке как Хайдеггер,
никто не был ему ближе, никто не
оттенил яснее что путь ясперса вел в
тупик.
*
* *
Базель
23.9.1949 Дорогой Хайдеггер!
К
Вашему 60-летию мои сердечнейшие
пожелания! Пусть вернется скорее
домой Ваш сын, пусть Ваши личные
обстоятельства сложатся
благоприятнее, чем как они сложились
сейчас. И пусть Ваш философский путь
к забытым сегодня высотам удастся
Вам!
60-ый
год жизни, несомненно, начало
старости. Восторг юношеских и зрелых
лет уже невозможен, а в наши дни он
еще и неуместен. Но философствование
не подчиняется биологической линии,
как раз в старости возможен его
прямой подъем. Возможно даже, что
только старости открывается
непреходящая существенность.
Наперерез телесному нисхождению
поднимается кривая вверх, в вечное.
Не сама собой; большей частью, похоже,
вообще ничего такого нет; все зависит
от человека. я желаю Вам достичь
этого.
Старый
Платон, старый Микеланджело,
Рембрандт, старик Гете Ч вот кто
дивным образом коснулся
глубочайшего. Они подбадривают нас,
маленьких людей. Это какая-то тайна,
что человек духовно не обязан
стареть <...>
Фрейбург
в Бр., 8 апреля 1950 Дорогой Ясперс!
Сердечно
благодарю Вас за оба Ваших письма и
книжку. 1 Мой ответ примите как
поздравление с Пасхой Вам и Вашей
дорогой жене и одновременно как
сообщение, что слова о стыде часто
произносила и произносит также и моя
жена. 2
С
Вашим образом размечтавшегося
ребенка Вы совершенно угадали, з
Зимой 1932/33 гг. у меня был разрешенный
после берлинского приглашения 1930 г.
рабочий отпуск. По возвращении-из
хижины я со всех сторон был форменным
образом принужден к ректорству. В
самый день выборов я пошел утром в
университет и объявил смещенному
ректору фон Меллендорфу, который
меня отлично знал как соседа и хотел
видеть своим преемником, и
проректору прелату Зауэ-ру, что не
могу и не желаю принять эту должность.
Оба возразили, что назад мне пути уже
пет, потому что все приготовлено для
явно единодушного избрания и в
противном случае грозит номинация
какого-нибудь бестолкового Устарого
соратника.
Но
и сказав да, я еще ничего не видел
дальше университета и не замечал, что
собственно происходит. Ни на секунду
мне не приходила мысль, что мое имя в
немецкой и мировой прессе способно
теперь произвести такое воздействие
и повлиять на многих молодых людей.
Только недавно прошлогодний ректор
ВПУ в Карлсруэ [Пауль Гюнтер]
рассказывал нам с женой, как тогда в
среде берлинских студентов дни
напролет обсуждалось мое принятие
ректорства. И я мечтал и думал по
существу только о том университете,
какой мне мерещился. Но сразу же меня
зацепила машина служебных отношений,
влияний и силовой борьбы и партийных
группировок; я растерялся и впал,
пусть всего лишь на несколько
месяцев, как говорит моя жена, в какое-то
упоение властью. Только с рождества
1933 г. я начал видеть яснее, так что в
феврале несмотря на возражения
сложил с себя должность и отазался
участвовать в торжествах передачи
ректората преемнику, который с 1941 г.
снова сидит на своей кафедре. Ётот
шаг в противоположность разговорам о
принятии мною ректорства был в
отечественной и заграничной прессе,
естественно, обойден полным
молчанием. я не хочу себе этим ничего
доказать, но тогда, когда ректоры
оставались в должности по три года,
по пять лет, моя отставка была все-таки
поступком. Однако тотальная
заорганизованность общественного
мнения была уже обеспечена. Одиночка
не мог совершенно ничего сделать. То,
что я тут рассказываю, ни в чем меня
не извиняет; так можно только
объяснить, почему из года в год по
мере обнаружения зла увеличивался и
стыд оттого, что когда-то
непосредственно и опосредованно ты
способствовал этому.
Когда
же со своими скромными познаниями и
силами я попытался достичь какого-то
исторического понимания, то пришел в
глубокое отчаяние. В 1937-38 годах я был
в самой яме. Мы видели, что
надвигается война, ближайшим образом
под угрозой были наши подрастающие
сыновья, которые не состояли ни в
Гитлер-югенд, ни в какой-либо
студенческой партийной ячейке. Когда
беда подступает так близко, человек
становится зорче; потом начались
преследования евреев и все
покатилось в пропасть.
В
победу мы никогда не верили; а если бы
дело дошло нее, мы были бы первыми
жертвами. Уже в летний семестр 1937 г. я
знал это совершенно недвусмысленно.
я вел тогда семинар по Ницше на тему
Бытие и видимость. Некто д-р Ханке,
представившийся учеником Ник.
Гартмана, очень одаренный, был в
числе участников. В первые же недели
под впечатлением моих анализов (кое-что
оттуда о Нигилизме вошло теперь в
Лесные тропы) он пришел ко мне заявил,
что должен доверительно признаться
мне: он секретный осведомитель
партийных органов южного региона (Штутгарт)
и обязан по совести сообщить мне, что
я стою там в черном списке на видном
месте. Д-р Ханке в начале войны
доложил о себе в органах и погиб во
время французской кампании.
Ёто
я пишу опять же не ради
доказательства, что чего-то достиг,
хотя всякий человек с незаложенными
ушами должен был в те годы с 1935 по 44
знать, что в здешнем университете
никто не осмеливался на то, на что
осмеливался я. Тем больнее задело
меня то, что по том в 1945/46 и собственно
до последнего часа предпринималось ц
предпринимается против меня. Даже в
1945/46 гг. я еще не знал, что означал в 1933
г. мой шаг для общественности.
Впервые с тех пор д что-то тут понял в
связи с сомнительной известностью
через экзистенциализм. Вина
отдельного человека остается на нем
и она тем устойчивее, чем он
отдельное. Но зло еще не довело свое
дело до конца. Оно еще только
вступает в собственно мировую стадию.
В 1933 г. и ранее евреи и левые политики,
находясь под прямой угрозой, видели
зорче и шире.
Теперь
дошло до нас. я ничего тут ровным
счетом не преувеличиваю. я знаю через
нашего сына из России, что мое имя
сейчас тоже опять на видном месте и
что угроза может сработать в любой
день. Сталину уже не требуется даже
объявлять никакой войны. Он
выигрывает ежедневно по сражению.
Только люди этого не видят. Для нас
тоже нет никакой лазейки. И каждое
слово и каждая статья сами собой
оказываются контратакой, хотя все
это разыгрывается и не в сфере
политики, которая сама давно уже
переиграна другими бытийными
обстоятельствами и ведет мнимое
существование.
Я
тщательно изучу Ваши сочинения;
правда с годами я становлюсь все
более экономным и медлительным
читателем.
Ваше
прекрасное предложение спора в
письмах, пользуясь подаренными
мгновениями, остается единственной
возможностью. Но повторяется старая
история: чем проще становятся вещи,
тем труднее делается соразмерная им
мысль и речь. я мечтаю о том еще, что
случилось бы, если бы Шеллинг и
Гегель в двадцатые годы прошлого
века снова нашли друг друга и довели
свою принципиальную позицию до
высказанности, не до компромисса, в
большом стиле. Оба, конечно, величины
другого порядка, а с историческими
аналогиями дело и без того обстоит
скверно.
Вопреки
всему, дорогой ясперс, наперекор
смерти и слезам, наперекор страданию
и жути, наперекор нужде и муке,
наперекор утрате почвы и
изгнанничеству, в этой бездомности
сбывается не голое ничто; здесь
таится некое Пришествие,
отдаленнейшие намеки на которое, мы,
возможно, все-таки еще можем уловить
в легком веянии, чтобы сберечь их для
такого будущего, которого не
разгадать никакому
историографическому построению, тем
менее сегодняшнему, мыслящему
целиком техническим образом.
я
слышал, что летом Вы читаете лекции в
Гейдельберге. Едва ли Вы захотите
сделать остановку здесь во Фрейбурге.
Но если будете у нас проездом, то
дайте мне знать время. я подойду к
поезду, чтобы по крайней мере снова
пожать Вам руку.
Сердечно
приветствую Вас и Вашу милую жену
также и от имени моей жены
Ваш
Мартин Хайдеггер
____________________________________________________
vispir^press 2001
vispir@narod.ru
|
